«Отец и сын»: как семья архитекторов восстанавливает наследие России

Вместе отец и сын Паршины создали памятник «Чехов и Дама с собачкой», ставший визитной карточкой Ялты, и памятник основателю российского кино А. А. Ханжонкову.

Оба скульптора являются педагогами высших художественных заведений столицы, награждены медалями ЮНЕСКО и орденами Русской православной церкви.

Отец

— Геннадий Алексеевич, с какого возраста вы стали рисовать?

— Семейные предания гласят, что это произошло раньше, чем я научился ходить. Причем среди моих предков не было ни одного деятеля искусств. Были купцы, священники, офицеры царской армии. Мой дед, купец 1-й гильдии Василий Романович Паршин, любил бывать в Ялте, подолгу жил на 1-м этаже в гостинице «Россия». К нему приезжали Станиславский, Немирович, Шаляпин, Бунин, Рахманинов.

— Наверное, это судьба, что именно вам и вашему сыну Федору выпала честь неподалеку от этой гостиницы, на набережной, установить скульптурную композицию «А. П. Чехов и Дама с собачкой», которая сегодня стала визитной карточкой Ялты?

— Когда в 1999 году я получил предложение разработать этот проект, то подумал, что все это — маниловские мечты. Помните, какое было время? Но как художник был, конечно, необыкновенно счастлив.

Чехов — мой любимый писатель. Тем более что мы с женой-художницей еще в годы учебы обошли весь Крым с палаткой. Я отлично представлял место на набережной, где хотел бы поставить этот памятник: здесь часто сиживали, пили чай, смотрели на море и вели беседы об искусстве и судьбах страны Антон Павлович и Шаляпин, а также другие его знаменитые гости, приезжавшие из Москвы.

Короче, мы с сыном Федором с энтузиазмом взялись за это дело. Была куча вариантов памятника, активно включился в процесс режиссер Сергей Соловьев, который почему-то хотел в композицию непременно добавить еще и фигуру своего друга Виктора Цоя. Но мы все-таки, при всем уважении к Виктору Цою и Сергею Соловьеву, настояли, чтобы Цой в чеховскую композицию не вошел. Работа продолжалась долгих шесть лет. В 2003-м памятник отлили в бронзе, а в 2004 году благодаря усилиям Между- народного теле-кинофорума «Вместе» скульптура «А. П. Чехов и Дама с собачкой» (Даму мы прицельно делали похожей на актрису Ию Саввину) была установлена на исторической набережной.

— Я знаю, что вы любимый ученик знаменитого скульптора Николая Томского, лауреата 12 государственных премий. И что именно вы устанавливали памятник Кутузову перед Бородинской панорамой, с чем была связана какая-то таинственная история.

— Томский был гением. Это он работал над этим памятником, а когда его уже собирались возводить, на Кутузовском проспекте оказался Хрущев со своей свитой.

И вот Хрущев едет, видит подъемный кран, бульдозеры. Спрашивает: «Что это? Почему я ничего не знаю?» Разозленный, он приехал к Томскому в мастерскую в районе Арбата: «Ты что тут разводишь культ личности?! Мы только одного развенчали, а ты тут возводишь другого!» Хрущев заорал: «Все — в переплавку!» Уехал, а Косыгин задержался и тихо сказал Томскому: «Не обращай внимания, все будет нормально». И ушел.

Томский попал в больницу на месяц. Но некто (не скажу, кто именно) с Мытищинского завода, кто очень уважал Томского, ночью пригнал технику, выкопал громадную яму, заложил туда все уже отлитые фигуры и закопал. И десять лет памятник находился под землей. А когда Хрущев покинул свой пост, в 1972–73 годах мы этот памятник вырыли и установили уже у Бородинской панорамы. Мне пришлось его доделывать. Потому что некоторые детали еще в гипсе были утеряны.

— Вы ведь еще и участвовали вместе со своим учителем в двух других знаковых для столицы проектах?

— Томский был президентом Академии художеств. Мы с ним разрабатывали Могилу Неизвестного Солдата. Вторым секретным заказом правительства было создание нового пуленепробиваемого саркофага для Ленина в мавзолее. Больше полугода мы разрабатывали этот проект. В районе станции метро «Калужская» работал комбинат, туда допускалась только высшая элита, и вот там нам выделили отдельную комнату, ключи и замок, чтобы мы сделали этот саркофаг. И мы в ней работали. Поставили мощные бронестекла. Саркофаг в длину — метра три, хотя фигура Ленина была всего полтора метра. Томский в тот период был очень занят, так что в основном работал я, он приезжал вечерами. Я видел еще лежащих в мавзолее и Ленина, и Сталина. А потом (это было при Хрущеве) ночью площадь окружили. Выкопали могилу для Сталина и захоронили его. Томский сделал бюст Сталина в сером граните. Он вложил в скульптуру идею: голова вождя склонена немного вниз, как бы символизируя его раздумье над тем, в чем же он виноват перед народом.

При перекладывании тела Ленина я не присутствовал, но зарубочку — метку на этом саркофаге — я все-таки оставил. А еще мы с моим учителем делали проект для Берлина, оформляли главную площадь города. Но как только СССР рухнул, памятник Ленину, стоявшему на фоне знамени, разобрали.

— Обидно бывает, когда такое происходит?

— Я смотрю на памятники прежде всего как на произведения искусства. Конечно, мне обидно, хотя я к Ленину сейчас отношусь резко отрицательно, но тогда мы ведь ничего этого не знали. Архивы были закрыты.

Сын

— Федор, вы росли в семье скульптора-отца и мамы-живописца. Как считаете, могли бы вы пойти в другую профессию, или ваше будущее было предрешено?

—  В свое время я был уверен, что вполне мог. Когда меня спрашивали, кем хочу стать, я отвечал: космонавтом, пожарником и продавцом мороженого. Тем более что родители не хотели, чтобы я был художником. Это нестабильная в материальном отношении профессия.

Родители ничего не предпринимали для того, чтобы я пошел по их пути. Но так случилось, что однажды я заболел, мне было скучно и грустно, и мать предложила: «Не хочешь взять краски и написать натюрморт?» Была осень, она поставила мне на кухне арбуз, фрукты, дала этюдник и масляные краски, которыми я ни разу не работал. И я сел за мольберт и за пару часов написал первый в жизни натюрморт. А до этого рисовал только машинки. Мама взглянула и ахнула: натюрморт вышел профессиональный.

Пришел отец из мастерской и похвалил мать: «Ты сегодня очень неплохой натюрморт написала». А она ответила: «Это не я, это твой сын». Отец решительно отказывался в это верить. Но с тех пор все заметили во мне художественные задатки.

Потом я пошел в художественную школу в Москве, что возле метро «Рижская», но поступить по ее окончании в Суриковский институт не удалось. Возможно, не хватало профессионализма, а может, причиной было, что тогда туда поступало большое количество блатных детей. Мест было семь, а блатных детей — восемь.

В итоге, отслужив снайпером в Забайкалье (я охранял зону), вернулся и начал истово заниматься с отцом с 10 утра до 10 вечера каждый день. А в конце лета делала набор Российская академия художеств, возрожденная Глазуновым. Я подал туда документы, и меня неожиданно для всех взяли: я оказался в списках третьим.

У нас был замечательный курс, очень сильный, все его выпускники сейчас — состоявшиеся скульпторы, нас всех оставили преподавать в Российской академии. Защиту дипломов принимал сам Лев Ефимович Кербель (автор памятника К. Марсу в Москве. — «ВМ»), который тогда был еще жив, у меня в дипломе стоит «отлично» за его подписью.

— Сегодня у вас много собственных проектов?

— Много. Из тех, что сделал за последнее время, — четыре скульптуры Сергия Радонежского. Один памятник установлен на Куликовом поле. Другой стоит в Минске. Третий — в Астане, в Казахстане. И четвертый был установлен в Крыму.

На Куликовом поле Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского на битву. «Сергий — защитник земли русской» установлен в Минске. Ведь Белоруссия — та точка, где все войны земли русской начинались и заканчивались. В Астане стоит Сергий-просветитель. Ну а в Крыму — «Сергий — собиратель земли русской». Этот памятник должен был стоять в Киеве, но началась история с Украиной. Кроме того, я удостоился чести сделать мемориал в Петрозаводске погибшим узникам концлагерей. Из Петрозаводска, находящегося недалеко от Соловков, сделали большой концентрационный лагерь. Его поделили на шесть лагерей. Там есть несколько братских могил, в одной похоронены 3500 человек, причем 70 процентов — дети до семи лет. Центральная композиция представляет собой глыбу, рассеченную трещиной. На одной стороне — начало фамилий, а на другой — люди, как падающие снопы пшеницы. И над всем этим плывет терновый венец, на котором стоит собирательный образ скорбящей Родины-Матери, Богородицы. Сейчас я собираюсь делать памятник Адмиралу Лазареву в Севастополе.

Кроме того, в Никитском Ботаническом саду буду устанавливать скульптурную композицию «Потемкин показывает проект Аптекарских садов императрице Екатерине».

— А что-то у вас есть в ближайших планах, связанное с род- ной Москвой?

— И у меня есть проект — памятник Ослябе и Пересвету, уже найдено финансирование. Сейчас идет стадия административных урегулирований. Скульптуру мы хотим установить рядом с предполагаемым местом захоронения Осляби, там рядом — Симоновский монастырь и парк. Это конный памятник. Идею и проект активно поддерживают Русская православная церковь, Симонов монастырь и отец Владимир из близлежащего храма. Но во дворе храма мы все-таки ставить эту композицию не хотим, ее там никто не увидит — слишком маленькая территория. Вообще, я очень люблю свою Москву. Люблю все, что с ней связано. Люблю гулять по ее улицам, переулочкам, всегда любуюсь своим городом. Как сказал незабвенный Эльдар Рязанов в своем фильме «Служебный роман», «это мой город. Это очень хороший город». И он, конечно же, был прав.

Читайте также: Путевые стены станции «Славянский мир» украсят мифологические животные