С утра листаю книгу бытия

Михаил Фильштейн

Поэт. Родился в 1930 году. Окончил Кишинёвский государственный университет. Член Союза писателей СССР и Союза писателей Москвы. Работал в Главной редакции художественного вещания Молдавского радио, в московских издательствах «Книга» и «Наука». Публиковался в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Литературное обозрение», альманахе «День поэзии», «Альманахе библиофила», «Литературной газете», «Московском литераторе», различных коллективных сборниках и других изданиях. Автор 16 книг – среди них: «Вступление», «Фреска», «Преодоление», «Возраст», «Равновесие», «Жребий», «Посох», «Чаша», – переводов молдавской поэзии и прозы. Живёт в Москве.

* * *

Как васильки, мои всходили дни
И в знойном поле безмятежно зрели.
Заливисто аукались они.
Любой из них годился для свирели.

Пришла пора иные дни полоть.
В моей душе поёт трава иная.
И стала мной живая эта плоть –
Страдающая в голос твердь земная.

* * *

– Господи, – слышится зов человека, –
Всегда ты со мной, с сотворения века.
И в час этот звёздный, зыбкий, земной,
Неслышно ступаешь рядом со мной.

Впечатаны в снег, остужены льдами,
Следы твои рядом с моими следами.
Но почему же во дни моих бед
Рядом следов твоих, Господи, нет?

– Нет, – отвечает Господь человеку, –
Всегда я с тобой, до скончания века.
И в дни этой чёрной, как бездна, беды
Следы, что ты видишь, – мои следы.

Ступая по этой земной юдоли,
Скорблю о твоей человечьей доле.
И, горько смиряя твой ропот и страх,
Тебя, словно Землю, ношу на руках.

Баллада о тоске по дому

В кузне дни он зажигал, как свечки.
Лошадей ковал и плёл уздечки.
По ночам, заботами томим,
С Господом беседовал самим.

Жаловался Господу бедняга,
Что в печи опять ослабла тяга,
И привычно у него просил,
Чтоб добра добавил он и сил.

В жизни наторев, уже не молод,
Он решил податься в ближний город.
Провожали просто, без затей,
И жена, и семеро детей.

Вышел он из дома в переулок.
Переулок на рассвете гулок.
Тянется, теряясь за углом,
Словно нарисованный углём.

Он идёт, сворачивая круто,
Бархатною дымкою окутан
И омыт алмазною росой,
По земле холодной и сырой.

Дремлет обезлюдевшая площадь.
Бродит непроснувшаяся лошадь.
Стынет за речушкой сонный луг.
Зябнет у межи усталый плуг.

Под пригорком прикорнуло поле.
Спят берёзы, грустные до боли,
Лишь холмы плывут – за валом вал…
Гаснет день. У хутора привал.

Чтобы не терять прямой дороги,
В даль немую вытянул он ноги –
От живого пламени костра
В тьму, где сатанела мошкара.

От укусов жгучих то и дело
Корчилось его худое тело.
А когда очнулся поутру,
Ноги льнули к мёртвому костру.

Снова зашагал, минуя хутор,
Бархатною дымкою окутан
И омыт алмазною росой,
По земле холодной и сырой.

Отчего ж такой мороз по коже?
Поле – на вчерашнее похоже!
Под пригорком зябнущим оно
Прикорнуло с ветром заодно.

В этот тихий, в этот день погожий
Так берёзы на себя похожи!
Этот у межи усталый плуг.
Этот за речушкой сонный луг.

Эта непроснувшаяся лошадь.
Эта обезлюдевшая площадь.
Этот переулок. Этот двор.
Этот дом, знакомый с давних пор.

Постучался. Вышла из прихожей
Женщина, что на жену похожа.
Как бывало, просто, без затей,
Выбежали семеро детей.

Заметалось суматошно сердце.
Он прошёл в приземистое дверце.
Кинул взгляд на стылую кровать.
Попросился переночевать.

И остался он в похожем доме.
Печь топил и парился в истоме.
Плёл уздечки, лошадей ковал.
И всю жизнь по дому тосковал.

* * *

В призрачной дымке моё изначалье.
Пегие кони на зябком лугу.
Возле просёлка, у края печали
Радуга каждому ладит дугу.

Мчатся залётные взвихренной ширью.
Бьётся под небом и мой бубенец.
Кто я в безумно несущемся мире –
Горе-ямщик или ухарь-купец?

Доля моя, ты ль ослепла от света?
Я ль ненароком тобой позабыт?
Что ж ты летишь, не давая ответа,
Вдаль вырываясь из-под копыт?

* * *

Я повешу на месяц рубаху сушить –
До чего же намокла в дороге.
Суждено мне под вечными звёздами жить.
Пусть поможет он – юный, двурогий.

Я в дороге свою догоняю версту.
Вечный странник – что ныне я значу?
Я свою примечаю в зените звезду.
Взор упрямый за облако прячу.

Мнится век, высоту атакующий в лоб.
Краснозвёздная стелется лава.
То ли горе навзрыд, то ли радость взахлёб.
То ли жизнь, то ли смерть, то ли слава.

* * *

Мне подарила мать коньки
В военный год суровый,
Приподымаясь на носки,
Ловил я зов бедовый.

Их неуёмный переплеск
Дрожал в мальчишьем теле.
Весёлые, как звёздный блеск,
Они во мне горели.

Я ощутил в своей руке
Весомость быстрой стали.
Они на тонком ремешке,
Как рыбы, трепетали.

Они мерцали под рукой,
Как ожиданье счастья,
Как бег над утренней рекой,
Крылатым льдом звенящей.

Потухнут в памяти года –
Куда они, откуда?
Но не забуду никогда
Я то явленье чуда.

Почти немыслимый предел,
С которого в мечтанье
Я зачарованно глядел
На звонкое мерцанье.

Нечаянный сонет

Трепещет стриж над быстрою водой.
И облака качаются на соснах.
И свет сочится из смолы густой,
Янтарных сот и перезвонов росных.

Гудящий день, с надеждой и тщетой, –
Ему бы в слово, в голос судьбоносный.
Он золотист, как травяной настой,
И горек, как оскомина на дёснах.

Так в раковине, что волну хранит,
Гремит и содрогается гранит.
В моих ладонях – гулкие столетья.

Победные я слушаю века.
Но слава их уже невелика.
Они давно устали от бессмертья.

* * *

Былая боль за частоколом лет.
Она, казалось, стала их добычей.
Ещё её не затерялся след.
И долгий день размерен и обычен.

Теперь она легка, как тень куста,
Как тень воды, что в зное онемела.
И только эти сжатые уста
Порой черней смолы, белее мела.

Осенний сонет

Я нынче воскрешу забытую картину,
Где солнце, как оса, уже спешит в окно,
Где ветер со стрехи срывает паутину
И на лету сучит из прядей волокно.

Потом из волокна он сотворит холстину.
Годится для всего живое полотно.
Пусть парус загудит, когда тебя покину,
Когда сменю судьбу на ржавое руно.

Из потайных глубин всплывут былые тени,
Как ветра тяжкий стон, как лёгкий вздох растений,
Как над колодцем в полдень мглистая бадья.

Я вспомню суету и гомон на причале,
Всех суматошных лет восторги и печали,
А влажное лицо – его не вспомню я…

* * *

С утра листаю книгу бытия.
Там жёлтый пруд и палевые травы.
В остылый день вплываю, как ладья.
И в нём живу, не мудрствуя лукаво.

Листаю книгу. Робко, не спеша
К последующей подбираюсь главке.
Я устаю, озябшая душа,
И долго греюсь на садовой лавке.

Когда-нибудь, миг осознав едва,
Её прочту от корки и до корки.
И позади останутся слова
И этой поздней осени задворки.

Внезапный ветер горек и жесток.
Сырой забор – уныние и ветхость.
И на кусте пергаментный листок –
Как библиографическая редкость.

* * *

И на излёте осени печальной
Пьянящий воздух несказанно густ.
Похмельный кубок на пиру случайном
Не отводил я от усталых уст.

Что ж, выпита до дна земная чаша,
Привычных дел почти сомкнулся круг.
Не дай, Господь, в короткой жизни нашей
Её невольно выронить из рук.

* * *

Жизнь подбрасываю – в горн,
В горловину, словно плату.
Этот белый лист – лопата,
Что поёт, как вещий горн.

Глушит зябкую тоску
Звон окалины хрустальной.
Выпрямляет наковальня
Раскалённую строку.

Дышат жаркие меха.
Я прикован к ним, как узник.
В этой сумеречной кузне –
Праздник духа и стиха.

Горновой и кочегар,
Задыхаясь в зное топком,
Знай подкладываю в топку
Собственных страстей угар.

Говорю себе: «Держись!» –
Чтоб святая вера крепла,
Чтобы весело, под пеплом,
Догорала моя жизнь.

Поздравляем Михаила Яковлевича Фильштейна с 90-летием! Желаем крепкого здоровья, вдохновения и новых стихотворений!