Вспоминая военное детство

Ирина Михайловна Никитина знакома нескольким поколениям учеников реутовской школы № 2 как учитель истории — на этой должности она проработала более 50 лет. Мы встретились с ней в Музейно-выставочном центре сразу после недавнего заседания городского объединения краеведов, активным членом которого она является. А речь на этом заседании как раз и шла о подготовке к выставке, которая будет посвящена приближающемуся 80-летию Победы в Великой Отечественной войне.— Мне война, если честно, до сих пор не дает покоя, хотя много лет прошло, — признается Ирина Михайловна и поясняет: — Это были годы моего детства, а о нем у многих остаются самые яркие воспоминания. Я тоже многое помню. Запомнилось, например, как ровно через месяц после начала войны, 22 июля 1941 года, мы провожали папу на фронт. Мне тогда было 5 лет. Вокзал, деревянная платформа, в конце нее горит зеленый семафор… Папа садится в вагон, при отправке поезда играют «Интернационал» (он был тогда государственным гимном Советского Союза)… Еще долго после этого, когда вновь включали «Интернационал», я всякий раз плакала, вспоминая расставание с папой.— А где был ваш дом в то время?— Мы жили на улице Ильича в южной стороне города, я, кстати, всю свою жизнь прожила именно в этой части Реутова. На нашей стороне от железнодорожной линии были также улица Цюрупы, Карла Маркса и улица Коминтерна. Дома в основном частные — с садами и огородами. Многие держали коров, кур, поэтому молоко, яйца, мясо, фрукты и овощи были из своих домашних хозяйств. Так что, когда пришла война, жителям нашей стороны жилось сытнее, а вот в фабричных казармах-общежитиях жили ужасно. В первые годы войны там даже случались смерти от голода. Откуда знаю? Мы с соседскими детьми ничего не боялись, гуляли по всему Реутову, и на территории больницы тоже. Иногда в окошко видели, кого привозили в больничный морг.— Значит, даже в непосредственной близости от Москвы в первые годы войны простым мирным жителям выживать было совсем непросто?— Да, особенно зимой, летом мы постепенно оживали. Мама моя и папины сестры периодически ездили в деревню, чтобы какие-то домашние ценности, иконы например, выменять на муку, крупу и подсолнечное масло. Вот этим и питались, но бывали дни, когда есть было нечего совсем. Помню, мы с двухлетней сестренкой нашли дома гусятницу, открыли ее, а там только крошки. Бабушка, глядя нас, плакала. Зато, когда удавалось раздобыть муку, она пекла в печке ржаные лепешки. Они были такими вкусными, казались нам лучшим лакомством в мире! А еще, чего уж, мы с соседскими детьми иногда воровали съедобное на колхозных полях. На улице Котовского, где я сейчас живу, было поле, где выращивали турнепс. Он похож на репу — немного сладковатый корнеплод. И вот мы, гурьба 5–6-летних ребятишек шли в поле — украсть турнепсину.Поле охранял объездчик на лошади, у него была нагайка. Однажды он двоих поймал и при всех выдал нагайкой серьезный нагоняй, приговаривая: «Хотите что-то, подойдите и попросите, я каждому сам дам по штуке турнепса, но воровать не смейте!».— Вы еще где-то добывали себе еду тогда?— Периодически ели даже жмых. От железной дороги к фабрике вела узкоколейка, по ней ходил паровозик — мы называли его «Кукушкой», а кто-то по-другому. Как-то в вашей газете читала воспоминания Геннадия Рясного, он «Кукушку» иначе называл, не помню, как именно. Так вот, мы иногда ходили через железную дорогу, караулили эту «Кукушку». Однажды нам сказали, что она повезет жмых, мы и побежали. Когда переходили железную дорогу, Женя Смирнов не успел перебежать линию перед поездом… Думали все: его поезд сбил, но Женька был миниатюрный совсем. Он лег между рельсами и поезд над ним прошел, без последствий. Жив остался наш Женька, слава Богу. Кстати, у Жени была сестра — Лера, ее дочь потом у меня училась, и мы с ней не раз вспоминали эту историю с поездом и чудесным спасением Жени.— Как реагировали взрослые на такие ваши опасные, прямо скажем, похождения?— Взрослые с утра до позднего вечера, а порой и ночью тоже, работали, и не только в нашем городе. Мама моя, например, работала в госпитале в Кучино, потом и в нашем реутовском госпитале тоже. В первый год войны, когда были страшные бомбежки, маме разрешали брать нас с сестрой с собой в кучинский госпиталь, чтобы она не переживала за нас во время своего дежурства. Одно время мы при том госпитале даже пожили немного, прошли, можно сказать, реабилитацию — в госпиталях военных кормили тогда достаточно хорошо. Однажды я и еще двое детей забрались в помещение, где хранили продукты. Оно называлось гарманжа. Я даже не знаю, из какого языка это слово, но оно означает чулан с продуктами. Возможно, так его назвали эстонцы, которые были при том госпитале. Так вот, в гарманжу мы тайком забирались дважды: один раз объелись клубничного варенья, а второй раз… черной икры, да так, что плохо потом было.— Говорят, что военных и в воинских частях кормили хорошо. У нас в городе они тоже были в годы войны? Военные из них местных детей не подкармливали?— Подкармливали, конечно. У нас в городе стояла часть с солдатиками из артиллерийского полка, а в лесу еще часть с моряками. Однажды я, Стасик и Вера Персяниновы играли недалеко от леса на поляне, вдруг совсем низко над нами пролетел самолет «У-2»! Мы, конечно, притихли, затаились, а он пошел еще больше снижаться! И, представьте себе, из этого самолета нам сбросили целых три коробки рыбных консервов! Для нас это было, конечно, настоящее чудо!В воинскую часть, которая стояла в городе, мы частенько бегали кино смотреть. Обычно вечером, солдатикам после ужина показывали фильмы. Через проходную (КПП), естественно, никого на территорию воинской части не пускали, но мы выискивали места, где можно было подлезть под проволочный забор и так попадали на территорию к военным. Однажды проникли даже в их столовую. Тот запах я и сейчас помню! Казалось, что кормят наших солдат чем-то необыкновенным!И все-таки тогда нас больше интересовал кинематограф, а не еда. Когда солдаты шли смотреть кино, мы в темноте проскальзывали в зал и ложились в первый ряд военным под ноги. Зная, что мы голодные, кто-нибудь из солдатиков бегал на кухню и приносил нам по куску черного хлеба, а иногда даже сахар. Хлеб, кстати, пекли у нас, в пекарне около фабрики. Понятно, что в воинскую часть мы любили заглядывать, правда, вечером, — на кино и на небольшие угощения после солдатского ужина, а домой обычно возвращались затемно, когда на небе уже звезды светили.Однажды по дороге домой нам встретилась машина, на ее подножке ехал военный в белом полушубке и шапке. Он спрыгнул к нам — это был мой отец! Он был в командировке, и ему удалось заглянуть домой на пару часов. Помню, как он дал нам шоколадку, чтобы мы ее поделили на всех, а сам торопился пообщаться с мамой — в тот же вечер ему нужно было к своим возвращаться.Уже после войны мы с моими ровесниками частенько собирались и вспоминали нашу жизнь в военные годы в Реутове как тяжелое, но все-таки золотое время. Было много сложностей, но и большинство людей вокруг нас были хорошие. Сейчас, к сожалению, из тех моих детских друзей почти никого не осталось — ведь мне скоро 90 лет.О том, как Ирина Михайловна пошла в свой первый класс в прифронтовом городе, читайте в одном из следующих номеров нашей газеты.